30 лет назад, 26 апреля 1986 года, когда на четвёртом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошёл взрыв, на ликвидацию последствий техногенной катастрофы поднялся весь Советский Союз. Из Татарии в Чернобыль уехали почти 4 тысячи человек. Что они увидели в зоне отчуждения и чем живут сейчас? Александр Барсков, президент Татарстанской общественной организации инвалидов «Союз Чернобыль».
АиФ-Казань: - Александр Анатольевич, как скоро наших земляков начали направлять в зону Чернобыльской АЭС?
- Сразу после аварии и продолжили вплоть до 1990 года. За это время там побывали 3907 татарстанцев. Среди них были 2700 призывников. Часть из них участвовала в тушении пожара на реакторе. Крупные предприятия республики послали на подмогу своих специалистов: водителей, механиков, вертолётчиков, химиков, геологов, ветеринаров. Среди ликвидаторов был и 91 студент из стройотряда «Татарстан-86».
Наши земляки были заняты на строительных работах, на укрытии реактора. Саркофаг начали возводить не сразу, сначала вели расчистку, радиационную разведку. Местные жители узнали о катастрофе только спустя неделю. Прошла майская демонстрация, стояла хорошая погода, многие затеяли домашнюю уборку, вывешивали сушить матрасы, подушки, перины. На вещи оседали радиоактивные осадки, люди получали дозы облучения… Выбросы из реактора продолжались около полугода, пока не сделали саркофаг. Реактор живо пульсировал, атомная реакция не могла сразу прекратиться. Как остановить процесс? Решили выкопать шахту под реактором и закачать жидкий азот, чтобы охладить его. Этим занимались работники БАМа, некоторые из которых сейчас живут в Татарстане. Они работали под самым реактором, получили большие дозы облучение, но всё зря, так как от этой идеи отказались.
Все поголовно добровольцы?
- Ликвидаторов принято считать добровольцами, но разве можно было отказаться от командировки в зону отчуждения?
- Некоторые сами вызывались, ведь в зоне риска платили трёх-пятикратные зарплаты. Но большинство прошло через военкоматы. Молодёжь направляли на военные сборы, они же не могли дизертировать. Гражданских специалистов – учёных, производственников, строителей, водителей просто вызвали, дали задание. Как тут откажешься? Брали под козырёк и ехали работать. И всё-таки мы считаем себя добровольцами, ведь мы работали на благо страны. Конечно, мы понимали, как мы рискуем, но об отдалённых последствиях не задумывались.
Мне тогда ещё не было 30 лет, я только окончил аспирантуру, был на грани защиты кандидатской диссертации. Секретарь комитета комсомола, член партии. Я считал, что риск минимальный, ведь у меня уже было двое детей. Зона была интересна нам как научный полигон. Я знаю людей, которые набрали там материал для кандидатских, докторских диссертаций. В Гомельской области открыли филиал института радиационной патологии. Задача была понять, как бороться с радиацией, например, при ядерной войне, техногенных катастрофах. В Казани, например, разработали средства химической защиты, которые поставляли в 30-километровую зону ЧАЭС.
- Вы сами чем конкретно там занимались?
- Более 60 научных сотрудников нашего ветеринарного института в июле 1986 года направили в Гомельскую область Беларуси. Именно туда, а также на Брянскую область в момент взрыва была направлена роза ветров. Под Гомелем прошёл радиактивный дождь, там был очень высокий уровень радиации. Но об этом никто не знал, так как пострадавшим пришлось бы платить компенсации. С утра мы ездили по районам, где осталось поголовье крупного рогатого скота, лошадей, овец. Из 30-километровой зоны мы возвращались только под вечер. Задача была обследовать их, провести диспансеризацию стад. На пастбище животные собирали траву и получали серьёзные дозы облучения - по 1,5-2-3 рентген. Берёшь у них кровь на исследование, и сам получаешь дозу облучения. После вынужденного убоя брали органы на гистологические исследования – щитовидную и поджелудочную железы, лимфоузлы, селезёнку и другие. Весь материал мы передавали нашим радиобиологам.
- Как радиация действовала на животных?
- В первое время действия радиации животное будто расцветает, становится красивее. Смотришь, бычок как картинка стоит, бока блестят, а на самом деле это отёк начался. На следующий день придёшь – он уже пал.
Я чувствовал, что радиация и на меня влияет. Помню, там, в Гомельской области, на рассвете у меня постоянно возникало чувство беспокойства, предчувствие нехорошего. Там в лесу жили птицы горлицы, от которых по утрам начинался гул. Просыпаешься, открываешь окно и такой гул, будто надвигается ураган. И так около 100 дней. До сих пор в душе всё сжимается.
Погибли те, кто загорал и ел яблоки с деревьев
- Врачи знали, чем грозит облучение, а остальные не догадывались?
- Как вы защищались от облучения?
- У нас были приборы для замера выбросов. Мы мазали йодом шею и суставы, надевали респираторы и отправлялись на работу. С вертолётов сбрасывали дезактиваторы, которые вступали в реакцию с радиацией. Едешь по дороге, а за машиной красная пыль поднимается. Все это видели, но кто-то снимал респиратор, чтобы покурить и вместе с дымом вдыхал эту пыль. Мы часто встречаемся со школьниками на уроках патриотического воспитания и всегда говорим, что в зоне радиационного поражения можно выжить, если предпринимать меры защиты, принимать протекторы. Погибали те, кто пренебрегал гигиеной, безопасностью, даже бравировали этим. Кто в озере купался, яблоки с дерева ел, на солнце загорал. С нами был парень из Дербышек, который не был в зоне поражения, работал парикмахером, стриг и брил тех, кто приходил из зоны. Он просто работал без респиратора, думал, что ему ничего не грозит, а умер через год после командировки… Некоторые думали, что алкоголь выводит радионуклиды, так и спились. До сих пор живы именно те, кто заботился о своей безопасности и здоровье.
«Все поправки не в нашу пользу»
- Какие льготы получали чернобыльцы по возвращении?
- Закон о соцзащите приняли только в 1991 году, то есть пять лет статуса чернобыльца, ликвидатора, переселенца из зоны отчуждения не было. В Казани есть памятник чернобыльцам, где увековечены более 3,5 тысячи фамилий. Но в последние годы я обнаружил ещё 322 героя, о которых никто не знал, потому что умерли в первые пять лет после командировки на ЧАЭС.
Хотя этим здоровье не вернёшь. Я считаю, что все, кто находился в зоне отчуждения в 1986-87 годах, потенциально инвалиды. Но сегодня доказать, что инвалидность связана с Чернобылем, очень сложно. До 1997 года любая инвалидность, полученная нетравматическим способом, могла быть связана с работой в зоне отчуждения. Потом вводили ограничения: сначала оставили 15 болезней, а теперь 6-7, в основном онкология. Сегодня осталось около 700 инвалидов, которые доказали связь болезни с Чернобылем.
- А сами меры соцподдержки вы как оцените?
- С 2004 года, когда прошла монетизация льгот, нас поставили в общую очередь федеральных льготников. Раньше мы получали путёвки в санаторий каждый год, а теперь раз в 3-5 лет. На 1 апреля меры соцподдержки в РТ получали 2375 чернобыльцев, но проблемы остаются. Для чернобыцев нет внеочередного обслуживания в поликлиниках. Среди льготных лекарств нет тех, которые нам нужны. Есть и жилищная неустроенность. В закон о соцзащите чернобыльцев внесли около 40 поправок, все не в нашу пользу.
Как чернобылец я получаю около 4000 рублей. В неравных условиях оказались военные и гражданские ликвидаторы. Военные имеют две пенсии, когда им присваивают инвалидность, то пишут: увечье, полученное при исполнении гражданского долга, а гражданским пишут: заболевание, связанное с радиационным поражением. Чувствуете разницу? По линии военкомата легче было получить госнаграды. Однажды мы попытались представить к ордену Мужества Роберта Никитина из Альметьевска. Нас заставили пройти столько инстанций и везде предъявляли новые требования. Так мы и не добились награды, только время потратили.
Следы радиации не сотрёшь и за сто лет
- В поисках острых ощущений туристы сегодня ездят в заброшенную Припять. Как вы к этому относитесь?
- Я считаю, это так же ненормально, как с руки акулу покормить. После катастрофы мы ехали туда по необходимости. Чем там любоваться?
- В национальном докладе к 25-й годовщине трагедии сказано, что до масштаба национальной катастрофы аварию раздули сами люди и пресса. Всё до такой степени надумано?
- Конечно, это национальная катастрофа, национальная трагедия. Я считаю, что следы радиации в зоне будут заметны и через сотни лет. Я запомнил названия районов и населённых пунктов, которых коснулась радиация. Иногда вижу продукты, произведённые там. Хоть и говорят, что сейчас всё безопасно, но я их не покупаю. Всё-таки с тех пор нормы радиации несколько раз пересматривали. Я помню, как это было, поэтому доверия нет.