За 15 дней в эвакуации она даже не успела распаковать багаж, а сколько пережила, сколько контор обошла в поисках работы и жилья, скольких известных людей просила о помощи. Увы, никто не смог уберечь её от последнего шага. Её отпели почти через полвека, назвав трагедию её гибели «убийством от режима».
В последний путь
Хронику елабужского периода жизни Марины Цветаевой восстановили лишь в XXI веке, когда исследователи получили доступ к архиву поэта и были опубликованы дневники её сына Георгия Эфрона.
Марина Ивановна с 16-летним сыном, которого она звала Муром, прибыли в Елабугу на пароходе 17 августа 1941 года. Путь занял 10 дней, Мур писал, что спать приходилось сидя, в темноте и вони. Пока ждали прописки, ночевали в библиотечном техникуме. В маленький дом по ул. Ворошилова, 10, переехали только 21 августа.
Супруги Бродельщиковы выделили постояльцам даже не комнату, а угол - часть горницы за перегородкой. Хозяйку звали Анастасия Ивановна, как и младшую сестру Цветаевой, и поэт приняла это за добрый знак. Только присела на диван: «Всё, устала. Дальше не пойду».
Но ходить пришлось много. Хозяйка вспоминала, что Марина Ивановна каждый день уходила из дома на поиски работы. Ещё на пароходе стало ясно, что у многих эвакуированных была поддержка – родня, деньги. Цветаева же осталась одна. Впереди была зима, а с собой у неё было всего 600 руб. На что жить? Где искать работу? Как за спасительную соломинку она ухватилась за слова Флоры Лейтес, жены писателя Александра Лейтеса. Та обещала похлопотать о прописке в Чистополе и сообщить телеграммой, но весточки всё не было.
Цветаева была в смятении. Её знание французского языка в Елабуге было никому не нужно. Её мытарства Мур описал в дневнике: «…мать была в горсовете, и работы для неё не предвидится; единственная пока возможность - быть переводчицей с немецкого в НКВД, но мать этого места не хочет». Сам он тоже искал работу, но платили везде копейки. Эвакуированные женщины и дети-подростки устраивались на работу, а Марина Ивановна всё твердила: «Ничего не умею делать, могу только посуду мыть».
«Настроение у неё - отвратительное, самое пессимистическое, - продолжал Мур. - Предлагают ей место воспитательницы; но какого чёрта она будет воспитывать? Она ни шиша в этом не понимает. Настроение у неё - самоубийственное: «деньги тают, работы нет».
Кому нужны стихи?
Не дождавшись телеграммы, 24 августа Цветаева направилась в Чистополь, где жили писатели, имеющие влияние. Она общалась с Лидией Чуковской, заходила к Николаю Асееву, которого потом в предсмертной записке просила принять Мура в семью и любить, как сына, переночевала у супруги Константина Паустовского.
Она рассчитывала, что её примут посудомойкой, но получить это место было непросто, так как в войну многие хотели быть ближе к кухне, к еде. Современницы только разводили руками, мол, как объяснить Цветаевой, что место поломойки на кухне завиднее места поэта?
В дорогу поэт взяла моток хорошей французской шерсти, который продала по цене килограмма картошки. Ей бы и в голову не пришло торговаться. Она так и не приспособилась к советским реалиям: «Я в этой стране жить не смогу». Прошло всего два года, как она вернулась в Советский Союз. За это время пережила арест дочери Ариадны и мужа Сергея Эфрона. Чаша горя, страха и отчаяния была переполнена, ведь ещё с гражданской войны она знала, что такое голод, холод и смерть ребёнка. Беды и страдания привели к тому, что в 48 лет она выглядела, как старуха. Те, кто видел её в те дни, говорили, что волосы и лицо у неё были бесцветные, сама серая.
Трагедия была ещё и в том, что она не могла прижиться даже в писательской среде, критики утверждали, что её стихи чужды советскому читателю. Даже Мур писал: «…стихи матери – совершенно и тотально оторванные от жизни». Для неё же самой писать значило жить, но: «Кому теперь нужны мои стихи?» Она сознательно решила: «Я своё написала, могла бы ещё, но свободно могу не...». Хотя творческий огонь не угас: «Сколько строк миновавших! Ничего не записываю. С этим - кончено».
Флора Лейтес вспоминала: «Раскрылась дверь, и вошла женщина, почти незаметная, в старом коричневом костюме и коричневом берете… Меня точно током ударило… «Вы – Марина Цветаева!» Она слегка откинулась назад от моего наскока и спросила: «А разве здесь меня кто-нибудь знает?» А я в ответ: «Гора горевала (а горы глиной/ Горькой горюют в часы разлук)…». Глаза её мигом засветились».
«Без меня будет лучше»
26 августа совет эвакуированных разрешил Цветаевой прописаться в Чистополе, оставалось найти комнату. Но, вернувшись в Елабугу, она вдруг передумала уезжать. 30 августа Мур писал: «Мать – как вертушка: совершенно не знает, оставаться ей здесь или переезжать в Чистополь. Она пробует добиться от меня «решающего слова», но я отказываюсь это «решающее слово» произнести… Пусть разбирается сама».
Мур писал, что в последние дни мать была сама не своя, просила освободить её. Хозяйка слышала, как они ссорятся, но причин не поняла: разговаривали на французском. Цветаева, за которой всё ещё тянулся шлейф белоэмигрантки и белогвардейки, жены и матери врагов народа, боялась навредить Муру - худому и слабому, но не позволяющему себе жалоб. Она считала, что если её не будет в биографии сына, то ему будет лучше, ведь «дети за родителей не отвечают»…
31 августа Марина Ивановна осталась в доме Бродельщиковых одна, сказавшись нездоровой. Георгий с хозяйкой ушли на воскресник – расчищать место под аэродром. Хозяин с маленьким внуком отправились на рыбалку.
Обнаружила её хозяйка, вернувшись с работы, в сенях дома на балке. Есть легенда, что в тот роковой день поэт использовала верёвку, которую дал ей Борис Пастернак для связки багажа.
Было три предсмертных записки, адресованные эвакуированным писателям, сыну и Николаю Асееву, но они не раскрывают причин: «<ПИСАТЕЛЯМ> Дорогие товарищи! Не оставьте Мура… Не похороните живой! Хорошенько проверьте». Её похоронили 2 сентября, а через пару дней Мур был в Чистополе. Критик Юрий Оснос помог юноше добраться. А вот надежды матери на Николая Асеева не оправдались: в интернате Литфонда Мур провёл меньше месяца, а затем вернулся в Москву. Потом были эвакуация в Ташкент, учёба в литинституте и мобилизация. 7 июля 1944 года он был смертельно ранен в одном из своих первых боёв.
Могила Цветаевой в военные годы затерялась. Подлинное место неизвестно, но есть символическое захоронение. В 1990 году Марину Цветаеву заочно отпели в Покровском соборе Елабуги по благословению патриарха Московского и всея Руси Алексия II. При отпевании её самоубийство назвали «убийством от режима».
«АиФ-Казань» благодарит Елабужский государственный музей-заповедник за помощь в подготовке материала.