В сердце Казани, где переплелись судьбы и эпохи, 17 (29) мая 1873 года родился человек, чьё имя навсегда вписано в летопись борьбы. Николай Бауман — бунтарь по крови, революционер по призванию. Его жизнь началась под сенью старинного дома на углу бывших Малой Проломной и Петропавловской в Казани, где время, казалось, застыло в кирпичной кладке вековых стен.
Пламя революции
Этот дом, словно немой свидетель истории, сменил имена и хозяев: то он звался домом Тихонова, то Никитина, а ныне скромно носит номер пятый по Профсоюзной. Его первый этаж, вросший в землю, будто покорно склонился под тяжестью лет, когда-то вмещал столярную мастерскую Эрнеста Баумана — балтийского немца, чья судьба занесла его в казанские земли. Здесь, в этих стенах, среди запаха дерева и лака, рос мальчик с пытливым взглядом и непокорным нравом.
Коля. Белобрысый. Уже в детстве в нём чувствовалась та самая искра, из которой позже разгорелось пламя. Вторая Казанская гимназия, куда он поступил в 1884 году, быстро узнала его как сорванца — то с синяком под глазом, то с очередным «неудом» за поведение. Но за грубоватой внешностью скрывался острый ум, жаждущий не зубрёжки, а правды.
Были в его жизни и короткие увлечения — вот он, вылощенный гимназист в парадном мундире, чинно вышагивает на танцах. Но этот маскарад длился недолго. Вскоре мундир заброшен, перчатки забыты — вместо них косоворотка, сапоги да связка книг под мышкой. А рядом — верный спутник, Владимир Сущинский, с которым они стали неразлучны, как братья.
И тогда пришло откровение. Страницы Маркса и Энгельса, как молнии, рассекли их юношеские души. Они читали запоем, спорили до хрипоты, и с каждым днём марксизм переставал быть просто теорией — он становился их верой, их оружием. А в мастерской отца, среди стружек и рабочих рук, они слышали живые истории о тяготах труда, о несправедливости — и это лишь разжигало их пыл.
Гимназическое начальство ахнуло, когда в рукописном журнале «Юные всходы» зазвучала критика. Баумана едва не выгнали — и только перевод в Ветеринарный институт в 1891 году спас его от позорного отчисления. Но сама судьба, казалось, вела его по пути борьбы. Ведь Казань тех лет — это не просто город науки, а котёл идей, где кипели революционные страсти.
Пешком – в народ
Так начинался путь Николая Баумана — мальчишки из Казани, ставшего грозой самодержавия. Его жизнь только разгоралась, как факел в ночи, — ярко, неудержимо, без страха перед ветром истории.
Едва переступив порог ветеринарного института, Николай Бауман уже искал не лекционные залы, а дымные цеха Крестовниковского и Алафузовского заводов. Студент с горящими глазами и пачкой запрещённых листовок быстро завоевал доверие рабочих. Они слушали его, затаив дыхание, — он говорил не как учёный книжник, а как свой, понимающий их боль. Его слова «зажигали», а организаторская хватка превращала разрозненные недовольства в «сплочённый протест».
В 1892 году на маёвке у Адмиралтейской слободы Бауман впервые почувствовал вкус настоящей борьбы. Под его началом закипела работа: кружки татарской молодёжи у Крестовниковых, сходки кожевников у Сибирского тракта. Казань бурлила, а он был в самом центре этого котла — агитатор, учитель, бунтарь.
Летом, когда институт замирал, Бауман и Сущинский уходили в долгие странствия. Без гроша в кармане, с котомками за плечами, они шагали по пыльным дорогам Спасского уезда. В каждой деревне — остановка, разговоры с мужиками у покосившихся изб.
«Помещики вас душат? — спрашивал Бауман, глядя в усталые лица. — Так почему молчите?». Крестьяне чесали бороды, перешёптывались. А после, поклонившись в пояс, доносили своим господам: «Тут студенты ходили, бунтовать велели…».
Помещики хохотали или бежали к исправнику. Вскоре жандармы нагрянули в Ромоданы, где друзья гостили у матери Сущинского.
«Уберите своих смутьянов, — потребовал исправник, брезгливо оглядывая бедную избу. — Или я сам предоставлю им «средства передвижения»… в тюрьму».
С 1893 года за Бауманом уже следили. Он понимал: Казань становится опасной. Окончив институт, он уехал в Саратовскую губернию — ветеринаром по документам, революционером по призванию. Но и в глуши не сдался. В октябре 1895-го, в Новых Бурассах, он собрал маёвку под видом рыбалки. Под шёпот камышей звучали его слова: «Рабочий класс — это сила. Но сила спящая. Пора проснуться!».
«Союз борьбы»
Летом 1896-го Бауман отпросился на Нижегородскую выставку. На деле искал связей. Встречи, намёки, шёпот вполголоса: «Здесь не место для таких, как ты. Езжай в Петербург. Там — настоящее дело».
В октябре он подал прошение об отставке — «по семейным обстоятельствам». Никто не знал, что «семья» — это товарищи по борьбе.
Петербург встретил его сырым ветром и новыми опасностями. Он поселился у брата Сущинского — ещё одного «врача», ещё одного революционера. Вскоре Бауман вошёл в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» — организацию, которая вскоре станет ядром РСДРП.
Здесь не было полумер. Только подпольные типографии, листовки, рискованные явки. Бауман растворился в борьбе. Его жизнь теперь — конспиративные квартиры, пароли, вечный страх провала. Но он шёл вперёд. Потому что иначе не мог.
Тюрьмы смыкались за его спиной, словно стальные челюсти — Петропавловская крепость, сырые казематы Вятки, мрачные коридоры Лукьяновки. Но Бауман не был тем, кого сломит затхлый воздух камер. В Киеве он устроил побег, достойный пера Дюма — подмешал в вино стражникам сонные капли, перекинул через стену верёвку из простыней и вывел на волю десяток товарищей. Казалось, сама судьба давала ему шанс за шансом, словно испытывая: сколько раз можно обмануть гильотину?
За границей он стал другим — не беглецом, а солдатом революции. Женева, Берлин, дымные залы лондонского съезда, где рождался раскол. Бауман выбрал сторону Ленина без колебаний — в большевизме он видел не теорию, а молот, способный разбить старый мир. Когда партия бросила его обратно в Россию, он пошёл, как и всегда — без страха, с фальшивым паспортом за пазухой и молодой женой-соратницей под руку.
Но Москва встретила его жандармскими сапогами. Арест, 126-я статья, бесконечные допросы. Он молчал, а следователи злились — этот человек даже в камере-одиночке умудрялся быть опасным. Уголовники прозвали его «дядей Колей», тюремные стены стали для него вторым домом, а побег — делом времени.
Октябрь 1905 года. Империя трещала по швам, тюрьмы опустели — испуганные чиновники выпускали бунтарей одного за другим. Восьмого числа на свободу вышел и Бауман. А через десять дней его не стало.
Тот роковой день окутан туманом противоречий. Одни говорят — его убил пьяный черносотенец Николка Михайлин, получивший двугривенный за «усмирение смутьяна». Другие шепчут — удар газовой трубой был слишком точным для случайного хулигана. Третьи и вовсе верят, что за спиной убийцы маячили фигуры жандармов.
Как было на самом деле? Уже не узнать. Михайлина судили, потом расстреляли, улицы переименовали, памятники ставили и сносили. Но осталось главное — легенда о человеке, который даже из-за решётки продолжал диктовать свою волю истории.
Память о Николае Баумане увековечена во многих городах России. Не является исключением и его родина – Казань. С 1918 по 1994 год в городе существовал Бауманский район, занимавший исторически центральную часть города.
В 1930 году Большая Проломная переименована в улицу Баумана, которая до сих пор является центральной торговой улицей Казани. На Кооперативной площади (сейчас площадь Тукая) был поставлен памятник пламенному революционеру-ленинцу, герою первой русской революции. Позднее памятник был перенесен в сквер у старого здания ветеринарного института, недалеко от Центрального парка культуры и отдыха имени Горького. В настоящее время памятник не существует. Новое здание института находится в районе компрессорного завода. Естественно, вуз носит имя Н.Э. Баумана.
