Как раз примерно в те времена, когда немецкие рыцари бежали от монгольских войск, теряя штаны и припуская по ним теплые струйки.
И, честно скажу, не хотел бы я стоять под стрелами у этой самой стены. Жутко. Это когда сверху по ней ходишь, еще ничего. Верхушки сосен вровень с головой, травами душистыми пахнет, эх, красота…
Увечья и трупы. Стена построена на костях. В буквальном смысле. Но нам не повезло. Мы были в том месте этой самой стены, где костей нет. Зато есть медальки.
– Кто нье бываль на стьене, то, у нас говорят, это не настоящщий мужщина, да. – Наш гид не переставал меня удивлять. – А этту стьену построиль против кочьевник, да. Хунну, да, узькоглазый, мы йих так зовьем…
Если представители культуры плиточных могил, то есть гунны, признаются узкоглазыми даже в Китае, то я уж и не знаю, что сказать. Лев Николаевич Гумилев, считающийся великим специалистом по истории гуннов и вообще народов степи, что бы вы на это ответили? Молчит. Не дает ответа…
Сегодня был неслужебный день. Сегодня служба своим чередом не шла. Сегодня была та самая Великая Китайская стена, которая попортила немало крови штурмующим ее головорезам, а также студентам истфака, что сдавали курс истории стран Азии, Африки и Латинской Америки.
Знаете, есть анекдот про китайца, который побывал в Москве. И вот он вернулся домой. И его спрашивают, дескать, как там, в России?
А тот и отвечает:
– Так хорошо, так хорошо! Ехал утром в метро, и показалось, что народу вообще нет!
Я этот анекдот вспоминал неоднократно. Может, конечно, гунны и были свирепыми, но вряд ли они, даже в период своего наивысшего могущества, могли б облепить стену так, как это сейчас делают китайцы.
А их и впрямь как-то слишком до фига много. Но тех моих соотечественников, кто муссирует миф о китайской угрозе, я, пожалуй, несколько разочарую. Может, и не все китайцы, но уж те, что поднимались с нами на свою же знаменитую стену – точно слабаки.
Толстые, потные, одышливые, они брели по ней в невероятном количестве, как будто отрабатывали какой-то долг. Возможно, так оно и было, если вспомнить слова нашего гида. Всякому хочется быть или хотя бы казаться настоящим мужчиной. Вот и выбиваются из сил, лезут, чуть ли в обморок не падают. До самого верха доходят, правда, не все. Мы с нашей сноровкой и с нашим полевым опытом преодолели это расстояние довольно быстро. С большим удивлением обнаружив в одной из башен граффити следующего содержания: «Катюня!» Что за Екатерина здесь насвинячила, сказать невозможно. Свинячат, впрочем, все – и местные, и туристы. Но эта надпись превосходила остальные и размером, и экспрессией.
Знаете, будет очень обидно, если здесь, в Поднебесной, память о русских будет ограничиваться такими вот «Катюнями». И, может быть, хотя бы наше паломничество поможет хоть как-то исправить ситуацию.
О русской эмиграции в Китай вспоминают обычно когда заходит разговор о Харбине или Шанхае. Там – да, там были солидные русские общины, а в Харбине и вовсе даже целая русская фашистская партия – со свастиками и всеми делами.
В Пекине несколько другой коленкор. По словам сотрудников посольства, количество русских в столице Поднебесной едва ли может перевалить за тысячу. Это сейчас. Во времена, когда сюда удалось перевезти мощи Алапаевских мучеников, говорят, русских здесь было где-то вполовину от нынешнего количества. Или даже меньше – человек триста.
Какую они о себе оставили память? Ну уж точно не свинячили «Катюнями» по Великой Китайской стене. Однако, если подумать, то все-таки, что? Что могут сделать триста человек в городе, который и тогда был более чем миллионным?
Есть посольство. Есть в нем храм, что в советские времена служил складом, разделив таким образом судьбу многих и многих своих коллег на Родине. Есть памятный крест в парке, рядом с беседкой и детской площадкой, где качели в форме почему-то морских коньков. Есть еще несколько русских магазинов, где можно купить прОклятые Онищенко шпроты, московское мороженое и московские же булочки. Вот и все следы?
Да нет, оказывается. Есть еще поле для гольфа. Как раз там стоял храм, куда привезли мощи Елизаветы Федоровны. Потом храм исчез. Потом была культурная революция и «огонь по штабам». Много чего было потом. Но память – это такая штука, что ее не напаришь. Я, например, накрепко запомнил госномер нашего туристического автобуса – 07622.
А ведь память о своих соотечественниках, которые оказались на чужбине – это вам не автобус. Это поважнее будет. Такие вещи начинаешь понимать, когда наблюдаешь то же, что довелось и мне.
Нас очень не хотели сначала пускать на это самое поле, где богатые потомки хунвейбинов затеяли играть в британскую аристократию – машут клюшками и бьют по мячикам. Гольф, да. Как же – северные варвары могут помешать отдыху истинных арий… Китайцев, да.
Но нашему гиду все-таки удалось каким-то образом уговорить владельцев этого гольф-клуба пустить нас к месту, где был когда-то руский храм.
Входили четко группами «не более трех человек». На обозрение поля отводили «не более трех минут». Впрочем, этого было достаточно.
А вот что я наблюдал. Веселый и добродушный владыка Сергий вдруг сильно посерьезнел лицом. Постоял, потом утер ладонью с глаз какую-то невидимую паутинку. Перекрестился. Ссутулился. Обернулся и пошел к выходу.
Всё. Много это или мало? И какая это память? «Катюня» на башне Великой стены, разумеется, продержится гораздо больше времени, чем вздох владыки Сергия. Но что дороже? Какая память? Мне кажется, да нет, я уверен, что мы, болтаясь, конечно и по стене, и по императорским дворцам, и вообще по Пекину, поедая одноименную утку, все-таки делаем что-то важное. Я отдельно – вряд ли. Я просто так себе человек – присутствую, да пишу. Может быть, слишком легко и даже легкомысленно. Но все паломничество в целом – это да. Вот чувствую.
Дело здесь даже не в Елизавете Федоровне, хотя она и признана святой. И не в безымянных русских воинах, что полегли у этих стен за чужие интересы. И не в наших соотечественниках, которые, изгнанные с Родины, точно так же задыхались в Пекинском мареве, как и я сейчас.
А в чем? Надо как следует подумать и разобраться. Пока это у меня выходит не очень хорошо.
– Кончай философию, давай рок! – кричали моему тезке Косте Кинчеву в фильме «Взломщик». Я, пожалуй, действительно заболтался, а ничего интересного пока не написал.
Поэтому пусть будет краткий сюжет, которым начался этот день в Китае.
Утром я отправился блындать по городу. Далеко уйти, конечно, не вышло бы все равно, да и денег на слишком большую глупость у меня не наскреблось бы. А вот на малую глупость, оказалось, тратиться и вовсе не надо.
Я напился холодного персикового чаю, который здесь продается на каждом шагу. И, разумеется, где-то через часик этот чай решил вернуться на китайскую землю. В округе ничего похожего на туалет не наблюдалось. Была только закусочная, где ранние китайцы ели лапшу и поглядывали на часы. По-английски там никто не говорил. По-русски, разумеется, тоже. Я по-китайски знаю только «Привет» и «спасибо». Еще умею нарисовать иероглиф, который обозначает собственно название этой страны.
Поэтому я решил тупо обойтись рисунком. За десять секунд в путевом блокноте был изображен унитаз со сливом. Обычный такой, у нас все их знают, кто учился в школе. С верхним бачком и цепочкой.
И я показал этот рисунок хозяину кафе. Потом показал на себя. Потом, для верности, опять на рисунок с унитазом. Зачем-то помахал рукой около ширинки.
Недоуменное лицо хозяина просветлело. Он быстро-быстро закивал и стал указывать рукой на противоположную сторону улицы. Ну что ж… Велика сила искусства! Вот ведь – китаец, а сразу понял, что к чему, и внятно объяснил, буквально пальцем ткнул…
Примерно так я думал, когда шел по пешеходному мостику на ту сторону.
На той стороне оказался магазин сантехники.
Другие материалы о паломничестве по пути следования мощей Елизаветы Фёдоровны читайте в сюжете >>
| Константин Кудряшов Журналист отдела «АиФ.Культура» |